Шестипудовый Серафим,
Как жук лукавый, окрылился.
За ним, с метлою, дед Трофим
Вдоль по деревне устремился.
Но тот не струсил, и, жужжа,
На деда плюхнулся, как глыба,
Случайно придавив ежа.
В прудах окрест оглохла рыба.
Трофиму рот он распахнул,
Язык из недр извлек наружу,
Схватил ручищею, вздохнул…
И вырвал, бросив оный в лужу.
Затем он взял глагол «болтать»,
И сунул в дедушкину глотку.
Он повелел Трофиму встать,
Найти речистую молодку.
Тот так и сделал. –Говори!
Приказ девица услыхала.
-Глаза свои, чудак, протри –
Я весь живот расколыхала,
Пока бежала к вам, сюда,
И мне уж не до разговору…
Да! У нее внутри вода
Плескалась, недоступна вору,
Что в селах жидкости тайком
У местных взяв, другим спровадил…
И пистолет с двойным бойком
Себе за поясом приладил.
Тогда взял слово сам Трофим.
И говорил он бесконечно.
Уж умер от тоски Ефим,
Благодарив того сердечно.
Дубрава лет уронит с крон
Листву годов, увядших в Лете,
Неутомимый Цицерон,
В своей ораторской карете
Мчась, будет жечь людей сердца
Неугасимо-жарким флудом,
Покуда девять грамм свинца,
В него, висящего над прудом,
Вонзит тот молчаливый вор,
Но прежде – вздернет, и отравит…
И Серафиму в грудь, в упор –
Еще семь выстрелов направит.
Свежие комментарии